Интересно, сколько тысяч лет требуется человеку, чтобы превратить свою родную планету в одну огромную автомобильную пробку? Или после изобретения двигателя внутреннего сгорания счет уже идет на века, а то и вовсе десятилетия? Что заставляет нас забираться в эти консервные банки и застревать на автостраде, задыхаясь от выхлопных газов тысяч машин, каждая из которых стоит целое состояние. Есть же другие пути, есть! Но почему мы от них отказались? Как мы сделали это?..

Гар сидел в своем автомобиле и размышлял, переключая радиостанции. Перед ним было бескрайнее поле автомобильных огней — картина, так хорошо знакомая каждому жителю мегаполиса. Уже час, как его рабочий день подошел к концу, но он не преодолел еще и полпути до дома.
Менеджер по продажам в интернациональной компании, мелкий винтик в огромном механизме — да, зарплата достойная, но об этом ли он мечтал? И так хочется оправдаться тем, что в его жизни появились семья, ребенок, обязательства… Нечто внутри него, какая-то его часть не принимала подобные оправдания и напоминала, что в детстве он мечтал быть пилотом самолета… хотя, если сейчас подумать, — ну что это за мечта? Очередная консервная банка.
Пробка вроде бы начала рассасываться, но, проехав несколько шагов, Гар снова застрял. «Можно уже не торопиться», — подумал он, выключил двигатель и закурил. Навигатор сообщил, что поблизости есть платная стоянка. Если оставить машину там и поехать на метро, получится быстрее. Но Гар не переносил даже мысли о подземном транспорте: не хватало еще, словно какая-то ничтожная мышь, тесниться в этих тоннелях. Кроме того, под землей его часто охватывала паника. Животный страх сковывал его от представления, какая огромная толща земли находится у него над головой. Прибавьте к этому и долю отвращения: он был убежден, что земле место под ногами, а над головой не должно быть ничего, кроме неба.
Небо… Да разве есть оно в современном мегаполисе? Такое, как на картинках: ослепительно-голубое, чистое, с огромными снежно-белыми облаками… Нет, современное небо — желто-серое, затянутое смрадной и грязной дымкой. Да и снега нет. Белого, по крайней мере. Одна лишь бурая дрянь под ногами.
Неба нет, снега нет, воздуха нет. Зато есть машина, на которую так долго копили всей семьей. Яркая, блестящая, с огромными перьями, нарисованными на капоте. «Кстати о перьях…», — подумал Гар. Надо купить средство для чистки, а то, похоже, началось раздражение. Лучше не запускать, чтобы не было осложнений.
Устроившись в водительском кресле поудобнее, он завел двигатель и проехал еще несколько шагов.
Во Вселенной существуют миллионы галактик. И где-то в них горят звезды, похожие на наше Солнце. Ученые еще не доказали существование инопланетного разума, но, по-моему, слишком самонадеянно считать, что мы в этой бесконечной вселенной одни. Вполне возможно, что в невероятном количестве световых лет от нас существует планета, похожая на нашу. С цивилизацией, находящейся на том же этапе развития, что и наша.
Давайте предположим, что так может быть, пофантазируем вместе. Похожий размер, ландшафт, моря и океаны, атмосфера и биосфера. Люди там так же, как и мы, гадают, существует ли инопланетный разум, внимательно изучают звездное небо — и день за днем утопают в серости быта.
А теперь представьте, что эта цивилизация имеет всего одно отличие от нашей. Одно маленькое отличие, можно сказать, случайность, которая, в принципе, и определяет всю сущность этой повести. Представьте, что миллионы лет назад эволюция на этой планете пошла немного иным ходом, чем на Земле. Не обезьяна подобрала палку и начала использовать ее как орудие, а птица. Огромная птица с четырьмя лапами и большим противопоставленным пальцем на тех, что позднее назовут руками.
В отличие от мелких птиц, древнейший человек не мог построить себе достойное гнездо, используя один только клюв: ему требовалось жилище побольше, а значит, и более крупный строительный материал. Он трудился, из передних лап сформировались руки и ноги, значительно вырос головной мозг, развилась лобная доля. Птица обрела сознание и стала совсем похожа на земного человека. Руки, ноги, большая голова и… крылья. Огромные, во весь рост, аккуратно сложенные за спиной. Цвет оперения, как и цвет кожи, зависит от расы, в то время как размер и форма примерно одинаковы у всех и пропорциональны телу.
Гар был из желто-коричневых. Именно таким был цвет его оперения. А у его жены, Чуи, крылья были красно-черными. Раньше межрасовые браки осуждались и даже в некоторых странах были запрещены, но теперь, в современном демократическом обществе, люди все больше стали говорить о толерантности и общечеловеческих правах. Отношение к межрасовым бракам стало спокойнее, они были разрешены и узаконены, но предрассудки у многих все равно остались.
Фео, сын Гара и Чуи, был тому доказательством. Красноперый метис с желтым пятном на левом крыле, он был молодым птенцом, недавно вошедшим в переходный возраст — тот период развития, когда ребенок резко прибавляет в росте и становится уже почти взрослым. Крылья, еще недавно мелкие и слабые, наконец, обретают свою форму и величие. Тело становится крепче, переполняется гормонами. По сути, ребенок уже готов к спариванию, хоть по закону еще и не достиг совершеннолетия.
Неожиданно обретшие «взрослые» крылья, подростки совершенно не знают, что с ними делать. Везде задевают ими мебель, других людей, сбивают все, что «плохо лежит». Иногда они даже случайно, в порыве эмоций взлетают в помещении, сокрушая все вокруг. Неуправляемый подросток дорого обходится родителям, это одна из причин, почему такой возраст называют трудным. Отношения в семье накаляются, пропадает взаимопонимание, и обе стороны, родители и дети, страдают от переживания своей ненужности. Подросток, обретший крылья, чувствует себя с ними крайне неуютно, стесняется их и самого себя.
Что же касается Фео, то он со своим желтым пятном на левом крыле стал излюбленным объектом насмешек для сверстников. Одноклассники дразнили его, и Фео начал стесняться своего отличия. Чувство это было настолько велико, что со временем превратилось в злобу на желтоперого отца, который, по мнению Фео, был главным виновником его «уродства». Их отношения резко испортились. Фео редко появлялся дома, избегал встреч с родителями. Все чаще школьные учителя звонили Чуи, жаловались на ее сына, говорили о проблемах с успеваемостью. Но никакие упреки матери не действовали на Фео. Даже наоборот, он стал все больше лгать родителям. По поводу и без повода: где и с кем проводит время, что происходит в школе, на что он тратит карманные деньги. Он даже пробовал курить, однако испытал отвращение, и привычка не ужилась. Но мать, раз учуяв запах табака, больше не могла доверять сыну, постоянно принюхивалась к нему, проверяла личные вещи, что, конечно же, только усугубляло сложившуюся ситуацию.
Гар тяжело переживал конфликт с сыном, но не мог найти способ его разрешения. Да и времени не хватало. Каждый день Гар проводил на работе. А каждый вечер в пробке. Домой возвращался усталый, сил хватало только на то, чтобы переброситься с женой парой слов. Присутствие сына, который проводил все время в своей комнате, Гар порой даже не замечал, но каждый вечер слышал о его новых проделках из рассказов Чуи.
В тот вечер, с которого началась наша повесть, Гар приехал особенно поздно и хотел сразу, не поужинав, лечь спать. Но на пороге Чуи встретила его истерикой.
— Ну наконец ты приехал! Где ты пропадал так долго?! — ее лицо горело, а волна гнева была почти что физически ощутима.
— Застрял в пробке, — едва слышно и не поднимая глаз, устало ответил Гар. — Что-то произошло?
— Да, произошло. Посмотри на своего сына! Фео, покажись отцу!
Фео не выходил. Гар разулся и, постучав, вошел в его комнату. Свет был выключен, единственное окно зашторено, на кровати темнела груда каких-то вещей. Узкая, с яркими плакатами на стенах, вся заваленная тетрадями, книгами, игрушками, музыкальными пластинками, грязным бельем и посудой, похожая на берлогу, комната подростка всем своим видом давала понять, что гостям здесь не рады. Гар уважал личное пространство сына, но бардак и устоявшийся в комнате подростковый запах пота вызывали у него отвращение. Фео не откликался — его будто и не было в комнате. Гар нащупал на стене выключатель, нажал на клавишу. Свет, заполнив комнату, обнажил все детали бардака. Теперь в «груде» вещей на кровати он опознал своего сына. Подросток сидел неподвижно, укрывшись крыльями, словно пледом. Черными крыльями. Он уткнулся лбом в свои колени и не двигался, казалось, даже не дышал. Похоже, он не обратил никакого внимания на то, что родители вошли в его комнату. Фео хладнокровно игнорировал их, но чего в этом было больше — гордости или слабости — Гар не мог определить.
— Что это? — Гар несколько опешил от удивления, разглядывая иссиня-черные крылья сына.
— Это мода такая теперь! — раздраженно, с ноткой отвращения воскликнула Чуи, показывая мужу пустой тюбик специальной краски для перьев. — Стервятники!
Гар взял тюбик в руки и начал его рассматривать. Он тянул время, которое было необходимо ему для принятия решения. Он понимал, что Чуи ждет от него поддержки, хочет, чтобы он выругал сына. Но ругать Фео ему не хотелось. Особенно с учетом и так непростых отношений с ним. Наконец, он решился принять удар на себя:
— Ну что уж тут поделаешь… вспомни себя в его возрасте.
Гар обнял Чуи и осторожно вывел ее из комнаты Фео, закрыв за собой дверь. В коридоре она посмотрела Гару в глаза. Взгляд ее был переполнен ненавистью.
— Трус, — тихо прошипела она. — И сын твой черт знает кем вырастет с таким воспитанием.
— А что ты от меня хотела? Чтобы я отругал ребенка, которому и так непросто? — Гар старался говорить шепотом, чтобы Фео не слышал их ссоры.
— Я хочу, чтобы ты сделал хоть что-нибудь!
— Что, например?
— Ты же, в конце концов, его отец!
— Да, и, как отец, я решил защитить своего сына.
— Так ты его не защитишь… Трус и слабак! — глаза Чуи пылали яростью и в один момент наполнились слезами. Сквозь боль она процедила, что не хочет больше видеть Гара, и сбежала в ванную.
В эту ночь Чуи спала спиной к Гару, укрывшись крыльями так, что у него не было возможности ее обнять. И, хотя он чувствовал вину, виноватым себя не считал, а потому не хотел извиняться. Да, он не сделал абсолютно ничего из того, что требовалось от него, как от отца и мужа, но он не должен был оправдываться ни перед кем. Это было ниже его достоинства. Хотя, на самом деле, это были лишь оправдания. Словами «трус и слабак» Чуи глубоко его ранила. Он был зол на нее, и истинной причиной того, что он не хотел извиняться, была банальная месть. Ему хотелось, чтобы Чуи почувствовала такую же боль, как и он.
Но признаться себе в этом не было сил, и потому Гар долго не мог заснуть. Он чувствовал себя бесконечно одиноким. Ему было жалко себя. И рядом не было никого, кто мог бы его пожалеть. Он стоял в ванной, курил и смотрел на себя в зеркало.
— Ты жалок… — прошептал он себе. — И недостоин быть мужчиной.
Одно из перьев в его правом крыле оттопырилось. Стерпев боль, он вырвал его и опалил зажигалкой над раковиной.
…Темный туннель метрополитена. Гар стоял посреди него абсолютно голым. Крылья были вымазаны в грязи. Неожиданно за спиной раздался звон. Гар развернулся — к нему навстречу с бешеной скоростью несся электропоезд. Свет фар ослепил Гара, отчего он не мог разглядеть машиниста в кабине — виден был лишь темный жуткий силуэт. Поезд приближался, Гар кричал и плакал. Холодная вода сочилась сквозь стены туннеля, оставляя размытые следы. Где-то под ногами пробежала крыса. «Трус!» — пискнула она. Гар кинул в нее камень. Крыса увернулась, скрывшись под поездом, который был уже совсем близко. В последний момент перед столкновением Гар увидел лицо машиниста и застыл от ужаса.
Он увидел самого себя. С черными крыльями. Изучающего какие-то счета и не следящего за дорогой. Счета — точь-в-точь такие же, как те, с которыми он имеет дело на работе.
Звон усиливался, стал отчетливее. Откуда-то послышался писк крысы, который превратился вдруг в голос Чуи…
Гар открыл глаза. Будильник звонил уже несколько минут. Чуи спросонья что-то ворчала. Она вставала на работу чуть позже Гара и всегда раздражалась, если он мешал ей насладиться последними минутами сна. Гар поспешно выключил будильник.
Странный сон затёрся в памяти Гара, еще когда он умывался и завтракал. Осталось только ощущение — какая-то сложная смесь отчаяния, тревоги и злости. Гар размышлял над этим чувством, пока садился в машину. Но на первом же перекрестке, когда очередной беспокойный торопящийся водитель подрезал его, посигналил и показал жест, посылающий по вполне конкретному направлению, это чувство рассеялось.
— Да пошел ты… — стиснув зубы, пробормотал Гар.
С этого момента и до самого вечера его мучила головная боль, не дававшая ему нормально сконцентрироваться. Злость, которую он не выразил, будто бы, застряла у него в висках, напоминая о себе острыми монотонными ударами.
Каждый день на работе Гара был похож на предыдущий. Не происходило ничего более или менее значимого. Одни и те же счета, накладные, отчеты. Фирма занималась транспортными перевозками по всей стране, ее логотип красовался на каждом втором грузовике. Фотография такого автомобиля была распечатана на всю стену в офисе. Новенький, блестящий, буквально пахнущий успехом. А рядом с ним — крепкий и красивый водитель с расправленными блестящими белыми крыльями.
Гар не любил это фото. Он знал, что на самом деле грузовики грязные, многим из них требуется капитальный ремонт. А реальный водитель далеко не ангелоподобен: чаще всего это обрюзгший небритый мужик с больной спиной и неопрятными мятыми крыльями, которые в долгой дороге часто используются в качестве подстилки. Гар смотрел на фото и видел ложь. И это — меньшее, с чем ему приходилось мириться в жизни.
Так, например, многие коллеги Гара развлекали себя распространением сплетен, обсуждали друг друга за спиной. Для этого будто даже были предназначены места в курилке и у кулера с водой. Гара не привлекало такое общение, но, чтобы не выделяться и самому не стать предметом сплетен, он не противился такому раскладу. И, хоть он и не старался поддерживать разговор, из вежливости улыбался всем россказням.
Так проходил день за днем. Неделя за неделей.
Занимаясь своим делом, Гар постоянно думал о жене и сыне, старался их понять. Отношения в семье значительно ухудшились после упомянутого инцидента. Фео отказывался от требований матери смыть краску. Она даже купила сыну специальное средство, которое вскоре было показательно спущено им в унитаз. Фео перестал общаться с родителями, постоянно запирался в комнате, успеваемость в школе ухудшилась. Учителя все чаще звонили Чуи, сообщали ей о прогулах Фео. После каждого такого звонка Чуи ругала сына. Но он уже даже не лгал — он молчал. Все было бесполезно.
Как назло, в этот период в фирме у Гара начались массовые сокращения. Чтобы не потерять место, он стал еще дольше задерживаться на работе. Возможность повлиять на ситуацию в семье сводилась практически к нулю. Но он находил себе оправдание в уверенности, что для Чуи важна финансовая стабильность.
И это было даже близко к правде. Отец Чуи сел в тюрьму, когда та была еще совсем маленькой. Мать же, чтобы прокормить семью, работала в две смены и почти не появлялась дома. Чуи ходила в школу и сидела дома со своим младшим братом, заботилась о нем, была за него ответственна, отчего достаточно быстро повзрослела. Всю жизнь для нее были важны жесткие правила, как те, которые устанавливала для них мать.
Гиперответственность Чуи особенно возросла после смерти ее брата. Он погиб в возрасте Фео, когда Чуи окончила школу. Одноклассники избили его до смерти. Убитая горем утраты, мать Чуи сошла с ума, ее пришлось устроить в психиатрическую клинику. Чуи чувствовала свою вину за произошедшее — ведь она, закончив школу, оставила своего брата, не смогла его защитить. Чуи поступила в медицинский институт, работала по ночам, старалась не только сама встать на ноги, но и высылать какие-то деньги матери в клинику. Та, конечно, и не видела этих денег, но зато Чуи становилось спокойнее. Чувство вины хоть ненадолго, но отпускало ее.
В интернатуре Чуи познакомилась с Гаром. Он был ее пациентом. Отношения развивались быстро. И вот они уже живут вместе. Пусть работа Гара и не была пределом его мечтаний, но доход она приносила достаточный и стабильный. Благодаря этому Чуи, наконец, смогла дышать спокойнее, за что, безусловно, была благодарна мужу. Финансовая стабильность действительно стала одним из основных столпов их отношений. Гар чувствовал это, а потому так держался за свою работу.
Теперь же, когда Фео вошел в «опасный», по мнению Чуи, возраст, отношения в семье накалились. К Чуи в полной мере вернулись былая гиперответственность, тревожность, чувство вины. Все это словно пробудилось после длительного сна. Конечно, перемены не произошли моментально. Все началось еще с рождения Фео. Но случай с покраской крыльев оказался критическим. Она вдруг увидела в Фео своего брата. «Стервятники» (так называла она ребят с черными крыльями, с которыми начал общаться Фео) напомнили ей об убийцах своего брата — группировке, которая в свое время тоже называла себя «стервятниками». Только те не красили свои перья в черный цвет. Они их выщипывали.
Чуи даже хотела перевести Фео в другую школу, но Гар не нашел возможности это организовать. Да и не видел необходимости — в компании, с которой связался Фео, он не замечал той опасности, которую чувствовала в ней Чуи. И даже не догадывался о ней, поскольку жена, из-за гложущего чувства вины, никогда не рассказывала ему ни о брате, ни о причине сумасшествия и смерти матери.
…Гар помнил день похорон. Чуи тогда была беременна, живот не было заметно под свободным черным ситцевым платьем. Она тогда не плакала. Сухими, безучастными глазами она смотрела на могилу, но мыслями была где-то в другом месте, не на кладбище. Где-то, где ей было спокойно. Ничто не выдавало ее горя, и только по сжатым скулам можно было догадаться о той непосильной борьбе, которая происходила внутри нее.
Она плакала потом. Много плакала. По ночам, тихо, в подушку, думая, что Гар не слышит. Но Гар слышал и не знал, что с этим делать, и все больше чувствовал свою вину. Кажется, именно тогда их отношения дали первую трещину. И, наверное, в другой ситуации Гар разорвал бы отношения, но Чуи была беременна, и он надеялся, что после рождения ребенка все изменится.
Когда Фео появился на свет, Гар и Чуи действительно были счастливы. Но достаточно быстро что-то в устройстве семьи перевернулось с ног на голову. Сын будто бы заменил Чуи мужа. Всю любовь она отдавала ему, а Гар оставался в стороне. Чувство вины сменилось у него ощущением одиночества, которое успешно заглушалось работой, где он стал проводить все больше времени. Дома же Гар чаще испытывал скуку и подолгу сидел перед телевизором или компьютером. Он никого не трогал, и его никто не трогал. Чуи занималась домашним хозяйством, воспитывала сына, а Гар приносил домой деньги. Такая схема всех устраивала, и так было, пока Чуи справлялась с ребенком. Теперь же она потребовала от него быть отцом. А он не был готов к этой роли.
Когда Фео был совсем маленьким, Гар, конечно, пытался проводить с ним время, но игры с сыном быстро утомляли его, и он был даже рад, когда Чуи уносила ребенка кормить. А еще она называла Гара «худо-папашей», с которым сына оставлять нельзя. В ее устах это звучало как шутка, но все равно в глубине души задевало Гара. Быть может, потому что отчасти было правдой…
— На следующей неделе у Клек из отдела логистики день рождения, и мы собираем со всех деньги на подарок.
— Сколько? — Гар потянулся за бумажником.
— Двести. Можно больше…
Гар помнил Клек — она устроилась в их фирму не так давно, он видел ее буквально несколько раз. Надменная, закрытая, неразговорчивая женщина, будто выстроившая крепость вокруг себя. При первой встрече он еще обратил внимание, как она говорит: задрав голову, глядя на собеседника сверху вниз. Гар не общался с ней, не знал даты ее дня рождения и уж тем более не думал дарить ей подарков. Но в компании было принято скидываться перед праздниками, и Гар не мог отказать. Пока он доставал бумажник и отсчитывал деньги, присевший рядом Чикс заискивающе смотрел на него своими мелкими глазками, высоко посаженными на его круглой голове. Редкие рыжие волосы аккуратно зализаны набок, тщетно прикрывая лысину, лоб блестит от пота, болотистого цвета пиджак едва застегивается на животе, нависающем над короткими толстыми ногами. Удивительно было, что он еще умудрялся на них ходить, а не катался, как шар, по коридору. Никто из коллег не раздражал Гара так же, как Чикс. И потому отдавать деньги было обидно вдвойне.
«Его маленькие убогие крылья наверняка уже не оторвут его от земли, как бы он ни старался…» — подумал Гар. — «Так почему же я пресмыкаюсь вместе с ним?»
— А если я не дам денег? — неожиданно, даже для самого себя, спросил Гар, уверенно положил бумажник на стол и посмотрел Чиксу в глаза. Во взгляде его был вызов, атака, напор, наглость. Сможет ли Чикс устоять? Как он отреагирует? Гар оценил свой поступок как эксперимент. Возможно, глупый и безрассудный эксперимент.
Бедный Чикс был по-настоящему шокирован вопросом. Глаза его открылись так широко, что уже совсем не было видно век. Он нагнулся к столу Гара и около минуты, вздыхая и пыхтя, молча смотрел поочередно то на него, то на бумажник, лежавший посреди стола будто вызов всему обществу и ему лично.
— Чт-то значит, н-не дашь?
Чикс начал заикаться. Это повеселило Гара. Ему было интересно, что произойдет дальше. И он был готов ответить на любые выпады, защищая свою позицию. Эксперимент начинал ему нравиться. Чикс глубоко вздохнул, прекратил таращить глаза, откинулся на спинку стула, вытер шелковым платком с вензелем пот со лба и дальше смотрел на Гара уже не заискивающе, а надменно, осуждающе, свысока.
— Это п-по меньшей мере эгоистично. Т-ты думаешь только о себе, забывая о коллективе, в котором работаешь, ф-фирме, которая тебя кормит. Й-есть некоторые правила, которым все должны с-с-следовать. П-правила этики, м-морали. Мне кажется унизительным их сейчас т-тебе о-объяснять.
«Ну, унижаться-то ты любишь…» — злобная мысль Гара чуть не вырвалась вслух, но все обошлось соответствующим движением губ и бровей. Чикс, кажется, не заметил его реакции и продолжал свою речь. Было в его тоне что-то певучее, напоминающее по мелодии колыбельную. Будто своим голосом он старался успокоить сам себя.
— Т-ты не один здесь работаешь. Я, м-может, тоже не хотел п-покупать подарок на т-твой день рождения. Н-но я скидывался, как и все! — пот на лбу Чикса выступал все обильнее. — Н-нет, это невозможно! М-мы к нему всей душой, а он…
Ручка. Чертова ручка! Вот что они подарили Гару на день его рождения. Зачем ему ручка, если он круглые сутки работает за компьютером? Но смотреть на Чикса становилось все тяжелее. Казалось, тот может даже расплакаться. И это было бы унижением не только для него, но и для Гара. Потому Гар не выдержал, достал деньги и протянул их Чиксу.
— Ладно, держи. Вот. Я просто не выспался сегодня…
— А мне уже и не нужно! Т-тоже мне, наглец! — Чикс резко встал со стула, чуть его не уронив. И дальше, уже обращаясь к Гару на «Вы», говорил во весь голос, почти кричал, чтобы слышал весь офис. — Если не хотите работать с коллективом, ищ-щите себе другое место!
Чикс удалился, переваливая свою тушу с ноги на ногу. Его слабенькие серые крылышки, как сосульки, свисали со спины. «Наверное, будь они чуть длиннее, он с удовольствием подметал ими за собой пол. И так уже достаточно низко пал…» — думал Гар, глядя ему вслед. От вопля Чикса жизнь в офисе на какое-то мгновение остановилась. Голоса стихли, звуки пропали, все взгляды были направлены на Гара.
— Чего вылупились? Работаем дальше! — прикрикнул на них Гар, а сам, не выдержав, пошел в курилку. Ярость переполняла. А вместе с ней — воспоминания.
Гар родился в небольшой деревушке в пригороде. Все его детство прошло «во дворе». Только с наступлением совершеннолетия он покинул отчий дом — уехал в город получать образование и зарабатывать деньги для семьи. Выросший в бедноте, Гар был глубоко замотивирован к успеху. Ему хотелось, чтобы родители гордились им. И он стремился финансово поддерживать их. Именно в заботе о родителях он видел цель своей жизни.
Когда родителей не стало, Гар выпал из жизни, запил. Так продолжалось больше года, пока он не встретил Чуи. В ней он увидел новый объект для заботы, вновь обрел смысл своего существования. И держался теперь за нее, почти как за своих родителей. Он терпел ее выходки, переживал ссоры и смирился с тем, что со временем они стали отдаляться друг от друга. Главное, по его мнению, было то, что он рядом. Что он помогал ей и поддерживал финансово. Большего от него не требовалось.
Гар и Чуи всегда были разными. Хотя бы потому, что он родился в деревне, в то время как она была коренной горожанкой, считающей небольшой грязный парк островом природы. Для Гара каждый парк был скорее плевком, чем островом. Где те бескрайние поля, в которых он играл с друзьями в детстве? И где играют современные городские дети? Небось, лазают по помойкам…
Свое дворовое детство Гар ценил. Считал его основой своего воспитания. Но никому в городе не рассказывал о нем. Здесь бы его просто не поняли. Как минимум, потому что здесь запрещено летать.
Несколько поколений назад основатели современного демократического общества приняли закон, запрещающий использовать крылья. До этого их и так редко использовали, но закон утвердил это негласное правило. Такому решению предшествовало множество предпосылок.
Во-первых, летающая толпа — это хаос, и уследить за ней сложно. В такой толпе может произойти все что угодно. Нападения, кражи, столкновения.
Во-вторых, следует учитывать, что в большинстве мировых религий полет осуждался, рассматривался как человеческая насмешка над божественным. Сейчас, конечно, взгляды церкви изменились, стали современнее, да и не имеет она уже того влияния, которое было несколько поколений назад, но все равно где-то в подсознании страх божественного наказания за полет в той или иной мере присутствует у большинства людей. Полет — это животное поведение, и человек, обретший сознание, способен обойтись без крыльев, не опускаться до уровня животного, контролировать себя, развивать волю. Ведь только волевой человек способен достичь успеха.
Кстати, вот и еще одна причина отказа от крыльев. В современном демократическом обществе именно успех стоит во главе всего. Не Бог, не церковь, не король — успех является тем, перед чем преклоняется современный человек. Успех, который легко выразить в денежном эквиваленте. А разве возможно добиться хоть чего-то в этой жизни одними только крыльями? Нет. Современный человек развивает свои интеллектуальные способности, качества, умения, навыки. Крыльями же зарабатывают деньги только некоторые спортсмены. Это дано не всем.
Да и не будь всех этих причин, крылья бы все равно не использовали. Это птица может лететь куда захочет и когда захочет. Она свободна. Человек же, обретя сознание, сам лишил себя свободы. Куда лететь? Зачем? А если я устану? Если я сорвусь? Что ждет меня на высоте? Что может случиться? Куда я полечу один? Что подумают о моем поступке остальные? Птица не задает себе таких вопросов. Человек же в этом плане крайне изобретателен. Так что, если бы закон о запрете полетов не был принят, человек сам быстро бы придумал, почему нельзя летать. Поэтому мы и говорим, что закон разве что утвердил негласное правило, которое давно уже соблюдалось большинством.
Выдвигая проект закона, государство аргументировало это тем, что на огромной скорости, да еще и на высоте, без должной регуляции полеты всегда представляли опасность. Теперь же, с принятием закона, смертность понизилась, длительность жизни возросла почти на четверть. В борьбе за комфорт и безопасность мы потеряли крылья, но зато обрели много нового, доступного только человеку, не доступного птице или любому другому животному. Технический прогресс идет семимильными шагами: мы живем в квартирах, а не в гнездах, ездим в комфортных и быстрых автомобилях, нам не нужно летать к друзьям, чтобы встретиться, — мы можем связаться с ними по телефону и интернету, а дальние перелеты уж лучше совершать на самолете, чем на своих двоих.
Но Гар знал, что в деревне посреди бескрайнего поля совсем другие законы. Особенно для подростков. Вот они — крылья, вот она — свобода. И если у современных городских детей есть масса развлечений: компьютерные игры, телевизоры, конструкторы, приставки, — у них не было ничего, кроме собственных крыльев и полей, драк и погонь. Да, расшибались в кровь. Да, возвращались домой грязные, потные, уставшие. Но в детстве Гара было небо. И он знал, что это — намного больше, чем любые развлечения и комфорт мегаполиса.
Так в какой момент Гар потерял себя, отказался от крыльев и стал безвольной рыбой-прилипалой, тянущейся за огромным китом? Когда он стал соглашаться на все, не задумываясь о себе? Когда он перестал хоть что-то решать в своей жизни? Момент упущен, остался где-то в прошлом.
— Что вы там с Чиксом не поделили? Он как после драки.
— Драка и была… Только без кулаков, — погруженный в свои воспоминания, полный зажатой злости, ответил Гар.
Кука осторожно подошел к нему в курилке, стараясь скрыть свое волнение. Они с Гаром с детства были лучшими друзьями, но Гар чувствовал, что со временем многое поменялось в их отношениях. В них не было теперь той близости, непринужденности, легкости, простоты, доверия, преданности. Их дружба стала чем-то фальшивым, официальным, «взрослым». Из чего-то глубокого, личного она превратилась в обязательства друг перед другом. Гар считал, что их отношения переломились, когда Кука стал его шефом и начал платить ему зарплату. Роли «руководитель-подчиненный» стали важнее детской дружбы.
— Послушай, Чикс ведь может доложить высшему руководству об этом инциденте. И тогда даже я не смогу тебя защитить. Не бойся, я, конечно, на твоей стороне, но сейчас, как твой лучший друг, советую извиниться перед Чиксом. Так будет правильно.
Правильно… Кука всегда знал, «как правильно». Он жил с четким осознанием, что такое хорошо, а что такое плохо. Это придавало особую уверенность, незыблемость, авторитет его фигуре. Женщины видели в нем завидного мужа, руководство — ответственного работника. В этом плане Гар иногда завидовал такому простому существованию, поскольку сам считал жизнь чуть более сложной штукой, не вписываемой ни в какие правила.
Теперь же, когда Кука заговорил о том, как правильно, Гар разозлился. В чем была причина этой злости? И не было ли тут связи с домашними ссорами? Нет. Тогда он мстил — теперь он начал это осознавать. А здесь его заставляли прогнуться, заставляли делать то, что он привык делать, — и от чего он стал безвольным и слабым. В злости, которая наполняла его теперь, было много энергии, дающей уверенность в себе и своей правоте.
— Кука… а ты не думал о наших полетах? Тебе никогда не хотелось вспомнить молодость, расправить крылья? — голос Гара звучал жестко и уверенно. Казалось, он выходил из самой глубины живота.
— Старина, эй, ты чего? Совсем захандрил? — Кука переменился в лице. В глазах его появилась усмешка, а на губах самодовольная улыбка. — Какие полеты? Посмотри на себя! Года уже не те, чтоб думать о таких глупостях. Вспомни, у тебя жена, ребенок.
— Ты что, испугался? — проблески ясности стали появляться в сознании Гара.
— Дурак ты, не ценишь того, что имеешь! — Кука начал посмеиваться.
— Да пошел ты! — Гар смачно выговаривал каждый слог, будто пробуя на вкус.
Впервые он смог искренне выразить все то, что накопилось внутри. Гар кинул окурок в урну и, не прощаясь, ушел из курилки. Окурок, не долетев, с искрами отскочил от пола. Шаги Гара были жесткими, тяжелыми, ровными и долго еще доносились до Куки из коридора.
— Придурок… — прошептал он, затягиваясь уже почти истлевшим, обжигавшим пальцы, окурком. — Полетов ему не хватает…
За ужином Гар рассказал Чуи о том, что произошло на работе, но наткнулся на стену непонимания.
— Куки прав. Какие полеты, милый, о чем ты? И тебе действительно стоит извиниться перед Чиксом. Не знаю, что мы будем делать, если ты потеряешь работу. Ты думаешь только о себе. Лучше бы пообщался с сыном. Вам обоим полезнее было бы.
— Ты не понимаешь…
— Опять ты за свое. Чего я не понимаю? Того, что ты устал? Все устали. Знаешь, как устала я?!
Гар почувствовал, что разговор превращается в их излюбленную игру — соревнование, кто больше устал. А в любом подобном соревновании он заведомо был проигравшим. И если он станет сопротивляться, то разговор быстро превратится в затяжную ссору. Надо было срочно что-то делать, чтобы избежать подступающего чувства вины.
— Ладно, прости, дорогая. Я знаю, что ты устала. Я люблю тебя.
Чуи моментально растаяла и уже спокойным голосом сказала:
— Знаю. Я тоже тебя люблю. Поговори с сыном.
— Хорошо.
Сжимая зубы и чувствуя подступающую головную боль, Гар зашел в комнату к Фео. Подросток сидел за компьютером и делал вид, что не заметил прихода отца. Гар стоял сзади и рассматривал его черные крылья. С удивлением он увидел кожаные ремни, связывающие их в нескольких местах и блокирующих любое движение.
— Что это? — еле скрывая принесенную злобу, Гар потянул пальцем за один из них.
— Ремни… — не отрываясь от компьютера, ответил Фео.
— Я вижу. Зачем они?
Фео, наконец, поставил игру на паузу и повернулся к отцу лицом.
— Пап, что тебе нужно? Мораль пришел читать?
— Нет… — в горле Гара запершило, мышцы шеи зажались, головная боль усилилась. — Просто я никогда не видел, чтобы связывали крылья. Разве что монахи в древности.
— Сейчас все так носят, — Фео опять повернулся к компьютеру. — Считай, что мы монахи.
— Издеваешься? — Гар покраснел от ярости.
Ответа не последовало. «Вот и весь разговор», — подумал Гар и, хлопнув дверью, вышел из комнаты сына.
Он ехал по автостраде с максимально допустимой скоростью. Хорошо, хоть ночью дороги пусты и можно выжать из автомобиля все то, за что были заплачены немалые деньги. После разговора с сыном Гар не мог оставаться дома. Что-то вытолкнуло его на улицу, он решил развеяться и сел в машину. И вот он уже гонит по кольцевой вокруг города. Куда? Зачем? Он не задавал себе этих вопросов. Жутко болела голова, сводило челюсти. Зубы были сжаты настолько, что дай ему сейчас любой, даже самый крепкий орех, он расколол бы его, не заметив.
Вдоль автострады мелькали рекламные щиты. На одном из них он разглядел фото человека без крыльев, приглашающего в клинику на операцию. Яркий слоган гласил: «Мой выбор — СВОБОДА от лишнего груза за спиной». Гар тихонько ругнулся. И внезапно его прорвало, поток ругательств сам полился изо рта. В ярости он орал, плакал, бил руками по рулю.
Через минуту он съехал с трассы, на небольшую смотровую площадку, расположившуюся на горе. Площадка была засыпана песком и гравием, но на самом ее краю каким-то чудом, на маленьком островке земли ужилось огромное дерево. Старый дуб раскинул свои широкие, покрытые зеленью ветви над пропастью и краем площадки, создавая в жаркие солнечные дни небольшой участок тени, излюбленный изредка заезжавшими сюда путниками. Отсюда, с высоты, открывался великолепный вид на панораму города. И, хотя в дневное время мегаполис был укрыт желтой дымкой выхлопных газов, из которой, как из тумана, вырастали башни небоскребов и офисных центров, вид этот вдохновлял многих, кто бывал на этой площадке. Быть может, потому что здесь появлялась возможность взглянуть на свою жизнь со стороны, свысока, поразиться человеческим величием, увидеть себя частью огромного, почти бескрайнего целого.
Ночью же панорама города горела желто-оранжевыми цветами и покрывалась не желтой, а серой дымкой. Будто океан, огни простирались далеко за горизонт. Грязные спальные районы, черная река, даже ночью перегруженный автомобилями центр, яркие фонари спортивной арены, блестящие безликие стеклянные башни офисов. Отсюда даже видны были подъемные краны промышленной зоны, находящейся на противоположной стороне города.
Гар, немного успокоившись после эмоциональной бури, закурил. Голова болела чуть меньше, сжатые скулы расслабились.
Он включил радио и прокрутил несколько станций с рекламой, пока не наткнулся на какую-то до боли знакомую мелодию. Сделав ее громче, он понял, что никогда раньше не слышал этой песни, но будто бы знал всегда. Каждая нота, каждый аккорд, каждый удар отзывались у него где-то глубоко в груди. Чувство, начавшее заполнять его, было похоже на страх, что-то животное. Что-то, дававшее ему понять, что в этой музыке очень много истины. Той истины, которую скрывают от себя и не говорят вслух. Песня лилась из радиоприемника, а Гар сидел в оцепенении, лишенный способности не то что двигаться — думать. Он был в песне. Он был самой песней, вместе с ней заполняя салон автомобиля, вырываясь в небо над городом, оседая на пыльные листья дуба, застревая в его ветвях. Гар уже не мог разделить себя и песню, когда продолжительное вступление закончилось и мягко полились слова. Каждое, как тонкое и острое лезвие, проходило через его гортань, протыкая плоть. Это было похоже на операцию, в которой хирург без анестезии опытными движениями вырезает нечто, о существовании чего пациент даже не подозревал, но это нечто, будто раковая опухоль, своими метастазами распространилось по всей груди, мешая жить, свободно дышать.
Женский низкий голос пел на незнакомом Гару языке, со страданием в каждой ноте, делясь чем-то простым и сокровенным, идущим от самого сердца. Гар не понимал ни слова, но чувствовал, что это было про него. Каждое слово — про него. Две души встретились. Его душа, измученная и одинокая, и ее, несущаяся сквозь пространство на высоких частотах. Гар словно провалился в объятия этой незнакомой женщины, которую он как будто бы знал целую вечность. Доверился ей, и вместе с ней расплакался. И в этих слезах растворилось все: Чуи, которую он уже давно не любит, Фео, перед которым испытывает чувство вины, Чикс как воплощение всего того, что он ненавидит, и Кука как образ того, что он давно потерял.
Освободившись от терзавших его эмоций, Гар сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, после чего к нему неожиданно пришло осознание. Его целиком наполнила мысль, идея — чистая, прохладная и освежающая, как родниковая вода, которую он в детстве пил с друзьями, устав после целого дня полетов. Как утренняя роса на лугу перед его домом в деревне. Все вдруг встало на свои места.
Он смотрел на дуб, мерно раскачивающий свои ветви под легким ветерком, и видел в этом дереве истину. Едва уловимую, неописуемую словами. Он просто видел дуб, находился рядом с ним и именно в этом чувствовал присутствие истины. Не то чтобы истина неожиданно снизошла на него. Она всегда была рядом, но Гар ее не видел. Потому что не смотрел.
Теперь же он смотрел. Смотрел и видел перед собой нечто, что уже невозможно было описать скупым словом «дуб». Нечто имело огромный кривой ствол, испещренный запутанным узором трещин и борозд. Оно тянуло свои корявые, провисающие под весом лапы-ветви к небу. Многие листья были повреждены, изъедены насекомыми или порваны ветром. И каждая ветвь, каждый лист был так же уникален, как и все это дерево. Оно дышало и жило, необъяснимой путаницей корней впиваясь в землю в поиске влаги.
Но почему же это нелепое кривое дерево вдруг обрело для Гара такой глубокий и таинственный смысл? Ведь само оно ничуть не изменилось
Изменился Гар, а точнее, его взгляд. Гар будто бы присутствовал в нем, был с ним чем-то единым, благодаря чему это стало некоей по-настоящему активной деятельностью. Появилась осознанность действия. Гар смотрел на дерево, потому что хотел на него смотреть и выбирал на него смотреть.
Это не было похоже на то, как он смотрел на мир раньше. Чаще всего он смотрел, не задумываясь о том, хочет ли этого. Хотя на самом деле хотел чего-то другого, но запрещал себе: плакать, злиться, рисковать, грубить, смеяться, грустить, улыбаться, стыдиться, стесняться, кричать, возмущаться, краснеть, ругаться, выражать свои чувства, петь и танцевать — черт, сколько же всего он запрещал себе делать! И как много сил тратил, закрывая на это глаза. Гар вспомнил свой сон, который повторялся уже не раз. Да, он и был тем самым машинистом, который старается сам себя задавить. Кроме того, он был еще и той грязной крысой, прячущейся от себя в темной норе. Теперь, когда он разрешил себе и поплакать, и позлиться, он начал видеть. И чувствовал в этом смысл. Раньше он выбирал подавлять себя, теперь — жить. И это было так просто, что Гар рассмеялся от счастья.
Ему наскучило смотреть на дерево, и он перевел взгляд в зеркало заднего вида. Незнакомое, небритое, помятое лицо, взъерошенные волосы, красные глаза, опухшие от слез, и чистая, искренняя улыбка. «Живой…», — подумал Гар и добавил вслух:
— Тебе надо выспаться, друг. Относись к себе бережнее. Это твоя жизнь, и, в первую очередь, ты проживаешь ее для себя.
Гар, прощаясь, кивнул дубу и завел двигатель. Автомобиль с тихим шорохом выехал со смотровой площадки на автостраду. Легкое дуновение ветра шелестом проскользнуло сквозь листья дерева и унеслось куда-то к вершине горы.
Этой ночью Гар спал крепко, в то время как Чуи часто просыпалась и отчего-то тревожась, брала мужа за руку. Она встала раньше него, ушла на работу. На каком-то глубоком уровне, будучи уже много лет замужем, женщина чувствовала, что с мужем произошли какие-то изменения. Она боялась изменений, но не осознавала этого страха, поэтому вышла на работу раньше, чтобы пойти пешком, подышать свежим воздухом.
Гар, проснувшись, не застал никого дома. Он на удивление хорошо выспался, голова была свежей и чистой. Он уже знал, что будет делать дальше.
Гар умылся, позавтракал и вышел на улицу. Уже давно рассвело, но сонный город был еще пуст. Прохладный ветер добавлял свежести и бодрости. Чистое небо манило к себе. Гар достал мобильный телефон и набрал Куки:
— Друг, прости, что так рано. Я хотел сообщить, что сегодня не приду на работу… Нет, я не заболел. По личным причинам. Решил, что мне, как воздух, необходим выходной.
Гар вдохнул полной грудью. Впервые он вот так, без особых причин, попросил выходной. Куки, конечно, удивился, но, решив, что у друга проблемы со здоровьем, и получив обещание вернуться на работу на следующий день, не стал больше ни о чем спрашивать.
Гар смотрел в небо и думал о том, что единственной причиной для прогула явилось то, что он «почувствовал». Раньше он бы расценил такое свое поведение как безответственное и, проигнорировав свои чувства, все равно пошел на работу. Теперь же он понимал, что это «почувствовал» — чуть ли не самая важная причина не идти на работу. И, пожалуй, выбор прислушаться к своим чувствам намного ответственнее и сложнее, чем проигнорировать их.
Гар сделал еще несколько вдохов и выдохов, закрыл глаза, ощущая, как кровь побежала быстрее, а кислород насыщает тело жизнью, расправил крылья, разминая затекшие мышцы и встряхивая перья, посмотрел на небо и сделал первые уверенные движения.
Первые два взмаха — и он оторвался от земли. Еще пять — и он уже пролетал мимо своего окна на двенадцатом этаже. Еще три — и пути назад уже нет. Он летит. Как в детстве. Тело помнило, как управлять крыльями, мышцы на удивление легко справлялись с возлагаемой на них нагрузкой. Казалось, они ждали этого много лет, и вот, наконец, она — свобода! Все, что требовалась, — десять взмахов, десять простых движений, чтобы стать собой. Выбор быть собой. Выбор жить и дышать полной грудью.
Фео сидел на задней парте и от скуки ковырял ластик карандашом. Он никогда не питал особой любви к физике, хотя, возможно, с другим учителем и отношение было бы другое. Старуха совсем не умела давать материал, делала это сухо, без любви к своему предмету. Ее, конечно, можно понять — скольких лентяев и бездарей старалась она заинтересовать наукой, но все без толку. Правда, это понимание никак не помогало Фео в обучении.
Он уже протер в ластике дыру, когда кто-то из его одноклассников нарушил тишину криком «Смотрите!», указывая всем на окно. Гар летел достаточно далеко, но Фео сразу узнал отца и, не спрашивая разрешения у учительницы, побежал на улицу. Весь класс, кроме самых пропащих и забитых ботаников, побежал вместе с ним. Работники школы старались сдержать и усмирить толпу подростков, но те, будто не замечая сопротивления, вырвались на улицу и, столпившись, смотрели в небо. Никто из них никогда прежде не видел летающего человека вживую. Только по телевизору. И насколько они были удивлены и взволнованы увиденным, настолько же велико было их разочарование, когда полицейские на черном служебном вертолете схватили нарушителя.
Фео испугался и позвонил матери.
Гара продержали в участке сутки, после чего выпустили без объяснений. На выходе его встречали жена с сыном. Как оказалось, Куки поднял все свои связи, чтобы Гара выпустили под залог. Чуи в ярости причитала и ругала мужа. Фео смотрел ему прямо в глаза и молчал. Было в его взгляде что-то особенное. Будто он видит перед собой иностранца, инопланетянина и не знает, как начать с ним разговор.
Пока они шли к машине, Чуи продолжала бранить Гара.
— Дурак! Ты даже не представляешь, как мы волновались за тебя! Летать он вздумал, работу прогулял! А о семье ты подумал? Слава Богу, есть Куки, спасибо ему огромное! Если бы не он, ты бы одним штрафом не отделался, просидел бы еще там пару недель, а то и месяц! Надеюсь, хоть одна ночь тебя чему-нибудь научила?
— Да, — улыбаясь, ответил Гар. Он взял у Чуи ключи от машины, открыл ей дверь и, сев за руль, добавил: — Я узнал, что в городе летать не стоит.
Ошарашенная неожиданным ответом, Чуи умолкла и просидела так в тишине достаточно долго, пока не заметила вдруг, что Гар везет их не в направлении дома, а куда-то за город. Фео сидел сзади и молчал.
— Куда мы едем? — возмущенно спросила Чуи.
— Я хочу вам кое-что показать. Потерпи.
Город уже давно остался далеко позади, когда Гар свернул на проселочную дорогу и, проехав достаточно, чтобы трасса скрылась за холмами и ее уже не было даже слышно, остановил машину посреди поля.
Они молча вышли из автомобиля. Чистое голубое небо простиралось до самого горизонта, а на бескрайней зелени поля не было видно ни одного человека. Чиу знала эту дорогу — она вела в родную деревню Гара. Много лет назад они проезжали по ней. Теперь же, когда вся молодежь давно переехала в город, а стариков не стало, про эту деревню все забыли. Лишь пара пустых покосившихся изб виднелась вдалеке. Стены одной из них поросли мхом, а через провалившуюся крышу другой тянулось к свету небольшое молодое деревце. Природа здесь брала свое. Все то, что когда-то забрал у нее человек. И дорога сквозь это поле казалась лишней, нелепой и ненужной — по ней уже давно никто не проезжал.
Удивительна была здесь и тишина. Хоть в траве и стрекотали насекомые, в сравнении с городским шумом тишина в этом месте давила на уши, даже было страшно ее нарушать.
Гар глубоко вдохнул, выдохнул и рассмеялся, чем очень напугал Чуи. Он смотрел на нее счастливыми, полными слёз глазами, а она пугалась и злилась все больше. Неожиданно Гар развернулся к ней спиной, шумно раскрыл крылья, резко оторвался от земли и полетел в сторону деревни.
— Да ты спятил! Идиот ненормальный! — Чиу кричала ему вслед, краснея и надрываясь.
Ругань уже лилась из ее рта несвязным потоком, но резко оборвалась, когда перед ней появился Фео. Его молодые иссиня-черные крылья были широко расправлены. В одной руке он держал ремни, некогда их связывавшие, лицо осветила улыбка. Чуи не помнила, когда ее сын последний раз улыбался. Кажется, еще до того, как покрасил свои крылья; он уже долго носил маску печали и неприязни ко всему миру. Сейчас же его лицо сияло. Он был живым и настоящим.
— Ма-ма… — Фео ласково протягивал каждый слог. — Мама, не ругайся, я тебя люблю.
Фео развернулся, выкинул ремни в траву и, разбежавшись, сделал ряд неуверенных взмахов, но все-таки оторвался от земли. Он летел в сторону отца. Ошибался, терял высоту, но набирал ее вновь. По-детски настойчиво обучаясь чему-то новому.
Чуи, наблюдая за сыном, сначала ужасно испугалась, а затем, опершись на теплый капот автомобиля с нарисованными на нем перьями, ощущая странную и непривычную легкость, улыбнулась и заплакала. Чувства переполняли ее, переливаясь через край, и она уже не могла их больше сдерживать. Да и не хотела.